Лекцию об инклюзивном образовании, его истории, базовых принципах и становлении в непростых реалиях российской действительности прочитала в культурном центре ЗИЛ совместно с Центром проектов «Творческая Москва» Екатерина Мень, член общественного совета при министерстве здравоохранения РФ, президент АНО «Центр проблем аутизма», журналист, издатель и мама ребенка-аутиста.



Мне повезло родиться здоровым ребенком, в полной семье, в семье благополучной и преисполненной больших социальных связей. И среда, в которой я развивалась, то есть сейчас с высоты своего возраста я могу сказать, что все, что получается у меня в этой жизни, и вообще, как я с этой жизнью справляюсь, связано, безусловно, с детством. Я думаю, что это у каждого человека так. И тот потенциал, который был заложен в этом детстве, на самом деле, в детстве очень благополучном, еще раз говорю, те мнения со временем развернул во мне какие-то материи, в которых я стала думать о том, как сделать жизнь тех, кому повезло меньше, тоже достаточно состоятельной. Особенно в детстве, потому что детство, скорее, – это почва, из которой вырастает следующая жизнь. Надо сказать, что, безусловно, серьезно этой темой я занялась, когда у меня родился второй ребенок, у которого аутизм, многие из вас знают об этом. Но, тем не менее, мысли об этом у меня возникали и раньше.

Я училась, в общем, в хорошей школе, но не какой-то такой сверхъестественной, очень хорошей, с хорошими учителями. И у нас были разные ученики в классе, были совершенно блистательные мальчики, которые, в общем, свой блеск в последующем подтвердили, и они сейчас играют довольно высокие социальные роли и в науке, и в каких-то других сферах. Были мальчики и девочки блестящие, которые никаким образом в своей взрослой жизни никакой связи с этим блеском в детстве не имели. Но были ребята, так называемые двоечники, которые тогда уже в классе очень сильно меня интриговали, потому что я понимала, что у них есть какой-то чрезвычайно сильный интеллектуальный потенциал, но, тем не менее, они попали в этот разряд неуспешных учеников и так там по жизни сохранялись.

Один мальчик входил в какую-то нашу компанию такую подростковую, он был из очень хорошей семьи, он очень много читал и вообще обладал совершенно блестящей памятью, речь у него была отличная. И он поражал меня тем, что он в таком совсем начальном подростковом возрасте очень хорошо знал зарубежную литературу, причем не только на уровне какой-то приключенческой, а он знал французскую литературу XIX века классическую. И при этом катастрофа этого мальчика заключалась в том, что у него был совершенно катастрофический почерк. Все его письмо невозможно было расшифровать. Это вообще не было похоже ни на какие русские буквы. И когда он учился в школе, безусловно, поскольку школа была хорошая, и основные учителя были очень творческими людьми и очень гибкими, за что я тоже им очень благодарна, то они делали ему скидку на эту неспособность к письменной моторике. И, соответственно, он более-менее неплохо закончил школу, тогда не было никаких ЕГЭ и так далее. И когда он поехал, имея совершенно прекрасные знания по математике и по физике, он попробовал поступать в какой-то петербургский, сейчас я не помню, какой-то инженерный важный институт, не помню, как назывался. Ленинградский тогда. И пройдя все естественно-научные туры, он, естественно, провалился на сочинении просто потому, что никто не мог это прочитать. Оно было просто перечеркнуто, то есть оно не имело никакой поверхности вообще для читатбельности. Оно было просто перечеркнуто, и поставлена двойка. И таким образом, он не поступил в институт. И в итоге, он так и не получил высшего образования, жизнь у него, в общем, благополучная, он закончил какой-то техникум, он занимается конструированием мебели, в частности. То есть очевидно, что человек обладает и конструктивным мышлением, и моторикой хорошей, поскольку он может самостоятельно делать. Но, тем не менее, этот его почерк катастрофический радикальным образом повлиял на его жизнь, и, возможно, мы недополучили какого-то ценного инженера. Особенно обидно это признавать сегодня, когда мы знаем, что от почерка вообще сегодня можно отказаться, то есть письменная речь практически не играет такой существенной роли.

И в данном случае, я начинаю с этого, потому что эти все мысли, которые связаны с такими людьми, которым ты симпатизируешь, и которые по какой-то, на самом деле, мелкой недостаточности не смогли самостоятельно определить свой путь, а этому их выбору помешали какие-то, на самом деле, формальные барьеры. И все это давно как-то крутится в моей голове и легло, собственно, в основу той деятельности, когда у меня родился ребенок с особенностями, и мы с нашими коллегами начали нашу деятельность по внедрению и пропаганде различных инклюзивных процессов. Это такая карикатура, о которой я вам рассказываю, которая смешная очень. Смешная и грустная. Я нашла, она была в тетрадке в одной школе. Что типа это сервис по выдаче ярлыков. Как бы, организация сервиса по выдаче ярлыков по причине какого-то нарушения. То есть, видите, можно получить ярлык «Церебральный паралич», «Интеллектуальная недостаточность», как вы видите, травмы. Это такая карикатурна ирония над тем, как, на самом деле, какая вообще концепция, какой взгляд до сих пор достаточно распространен на те или иные нарушения, и насколько он, в сущности, неверен.

В самом начале я скажу о самых таких базовых вещах, что это нужно знать. Вместе с тем, мы понимаем, есть какая-то нормативная база, есть уже какая-то конвенция, существует вообще в мире по поводу инклюзии. И, в первую очередь, это 24 статья, которая посвящена образованию, Конвенции ООН о правах инвалидов. Но еще более ранняя Конвенция ЮНЕСКО о борьбе с дискриминацией в области образования была принята в 60-м году. То есть это, в общем, давнишние процессы. И немножко, когда я буду касаться истории вообще этого инклюзивного движения, я расскажу кое-какие этапы. Здесь я быстро хочу это проскочить, потому что одно дело – существующие декларации, другое дело – наша реальность. И, по большому счету, мы должны как-то попытаться с вами сегодня разобраться, почему при существовании таких установок на приятие людей с какими-то особыми потребностями все равно происходит очень медленно.

Наша природа, по большому счету, пока мы здоровы, пока мы молоды, действительно защищает нас от каких-то неприятностей восприятия того, что может нарушить наш комфорт. В некотором смысле, это такая естественная реакция. И что должно произойти, что нужно сделать, на основании чего, как можно проникнуть, каким образом нужно развернуть свое понимание и свой взгляд на людей с особенностями, чтобы увидеть в них пользу, в том числе, и для себя, очень важная вещь, что нужно пропитаться некой прагматикой, некой полезностью этого нашего приятия, несмотря на то, что мы ходим на двух ногах, у нас работают руки, ноги, голова, мы видим, слышим. Значит, различные договоры, не буду зачитывать то, что Вы можете прочитать сами, то есть различные международные договоры, которые запрещают любые ограничения вообще в получении образования, исходя из любых абсолютно различий – половых, этнических, языковых, социального происхождения. При этом вся существующая база ЮНЕСКО, которая посвящена инклюзивным процессам, в том числе, обращает внимание, что задача не только поддерживать доступ к школам тех, кто уже учится, и поддерживать и стимулировать их образование, и не только декларировать о том, что в школу должно попасть гораздо большее количество детей, задача – выявить эти барьеры.

Дело в том, что огромное количество каких-то сообществ просто не понимает, не осознает этой проблемы. То есть, есть из поколения в поколение какие-то архаичные формы, допустим, существования, когда из поколения в поколение воспроизводится модус, когда ребенок не учится в школе. Или воспроизводится, как у нас воспроизводилось, что какие-то категории тяжелых инвалидов не должны учиться: вот они необучаемы, прописали туда – и это воспроизводится, как норма. То есть это существует, как конвенция в обществе, и, соответственно, некому ни изнутри, ни снаружи сообщить о том, что, ребята, эти барьеры – это ненормально. И поэтому ЮНЕСКО указывает на то, что мы должны включать рефлексию, наша задача – находить те факторы, которые организуют эти барьеры в доступе к образованию, но которые само сообщество, сама жертва этой ситуации не может осознать. В частности, это просто пример такого руководства, которое подготовило ЮНЕСКО, по интеграции в образовательную среду детей цыган. Это как раз пример того сообщества, которое своим образом жизни, своими определенными традициями воспроизводит как норму то, что дети не поступают в школу. Это все данные из различных материалов и докладов разных ЮНЕСКО.

Значит, 58 миллионов детей в возрасте от 6-ти до 11-ти лет не учатся ни в какой школе. На самом деле, в 99-м году было 107 миллионов. То есть, по большому счету, сейчас количество сократилось почти вдвое. Тем не менее, эксперты ЮНЕСКО считают, что скорость достаточно низкая в введении всех детей в образование. Особенно, конечно, вызывают тревогу у них определенные африканские зоны, где рождаемость очень высокая, тем не менее, образование не развивается для того, чтобы акцептировать этих детей. И цель ставили, чтобы в мире было всеобщее начальное образование к 2015 году, ее пока не достигли. Как Вы видите, 43% детей этого возраста в школу не ходят. Есть еще другая статистика, что каждый третий ребенок, попавший таки в школу, выпадает из нее по окончанию начальной школы. Те, кто здесь так или иначе связаны с аутизмом, знают эту проблему, что можно закончить начальную школу, начальный какой-то этап коррекционной школы, а потом все равно не иметь никакого доступа уже к средней школе. Это мы знаем даже по позициям аутизма. Безусловно, очень плохая статистика по подросткам, потому что 63 миллиона вне школы. И, тем не менее, один из последних докладов, который был в мае, выделил 17 стран, на которые приходилась четверть всех неучащихся детей, и они вдруг резко в течение нескольких лет, некоторых программ сократили количество неучащихся детей. И факторы, которые выделяют эксперты ЮНЕСКО, которые сократили это количество детей, в первую очередь, это отмена платы в тех развивающихся странах, где образование было только платным, целевые социальные трансферты, это типа стипендии или пенсии, которые выдаются на образование именно конкретно, повышенное внимание, техническим языком, к меньшинствам.

ЮНЕСКО выступает в программе инклюзии за поддержку, в том числе, многоязычия в образовании, потому что есть данные о том, что если дети не имеют никакой возможности обучаться на родном языке – они менее эффективны в обучении. Поэтому предлагаются формы инклюзии, инклюзивного образования, внутри которых дети могут изучать как основной язык национальный страны, где они обучаются, но, тем не менее, получать образование, в том числе, и на своем родном языке. По крайней мере, хотя бы в начальной школе. Увеличение расходов на образование, безусловно, деньги играют роль в количестве детей. И преодоление военных конфликтов, безусловно. Сейчас, к сожалению, я не знаю, кто-нибудь будет заниматься этой статистикой или нет, но я думаю, что конфликт на Украине(прим.Пилюлькин -никакого межгосударственного конфликта там нет .Это гражданская война одной части Украины с другой которая раньше была Украиной) очень большое количество детей сейчас лишит школ, потому что, как правило, военные конфликты очень сильно на это влияют. И вот этот момент, я бы хотела обратить на него внимание, повышение качества образования. Это как раз то, что касается, в том числе, нашей темы – инклюзии детей с особенными образовательными потребностями. Здесь это приводится на примере Вьетнама, который ввел новые учебные планы гораздо более гибкие, то есть раньше жесткий был единый стандарт, в рамках единого стандарта огромное количество детей отваливалось просто от учебного процесса в силу того, что они в него не вписывались. Элементарные изменения планов, добавление гибкости, введение некой многоуровневости в обучении резко сократило, почти вдвое сократило количество детей, которые никогда не было в школе. То есть это открыло доступ. То есть введение новых программ, введение пластичности вообще педагогических подходов сняло очень серьезный барьер.

Что касается образования инвалидов, то это был отдельный доклад тоже на каком-то большом саммите по образованию. Там выступала такая Флоранс Мижон, которая является экспертом образовательным ЮНЕСКО, и это факты из ее доклада. Значит, примерно 1/7 населения мира живет с инвалидностью, детская инвалидность чуть-чуть поменьше – где-то 10-12%, так скажем. 93 миллиона являются детьми, один из двадцати в возрасте до 14-ти лет живет с умеренной или тяжелой формой инвалидности. Детская инвалидность – самая массовая причина образовательной эксклюзии. То есть инвалидность – это одна из самых крупных, масштабных причин необучения детей, самый крупный барьер – какая-то физическая, психическая, органическая недостаточность в человеке. И препятствиями, которые выделяют эксперты в борьбе с раздельным образованием, как видите, – слабая политическая воля, недостаточное внимание к особым образовательным потребностям, слабая статистика, то есть когда данные не собираются.

Фактически то, что мы тоже в нашей стране, опять же, с аутизмом имеем очень большое количество проблем, потому то не существует статистики объективной. Нехватка финансовых ресурсов и неэффективное использование имеющихся, плохая подготовка учителей и педагогического персонала в системе образования. Это главные факторы, которые мешают учиться инвалидам. Как мы видим, и, в некотором смысле, фразу Флоранс я вынесу, как цитату, ни одна из этих причин не имеет отношения к ребенку, который не попал в школу. То есть это проблемы здоровых взрослых, условно говоря, которые они не могут решить с тем, чтобы дети с инвалидностью могли учиться. Вместе с тем, ответственность за свое необучение несут больные дети. Понимаете, это, в некотором смысле, парадокс. Поэтому Флоранс говорит, что наибольшие барьеры на пути инклюзии построены обществом, а не отдельными медицинскими причинами. То есть это, в общем, не связано с болезнью, их необучение.

Еще важный момент, потому что мы же все слышим о том, что нет денег, все время, у нас же это такая мантра, которая со всех углов звучит: нет денег, ваши дети очень дороги, это предполагает большое количество затрат, создание особых образовательных условий требует затрат, все требует затрат, обучение детей с инвалидностью стоит очень дорого. И замечательно, что этим вопросом ЮНЕСКО тоже озадачилось. И, в частности, в одном из докладов, на одном из своих мероприятий – такая Европейская ассамблея по преимуществам экономики электронного образования – было сказано, в частности, месседж был такой, что мы не можем оценивать дороговизну обучения детей сейчас без учета длительной перспективы. Американцы сейчас посчитали, сколько стоит, допустим, содержание необученного и совсем неадаптированного аутиста в течение жизни, и на сколько сокращаются – на треть расходы, то есть это порядка трех миллионов долларов, и что если этот человек обучается, то расходы на его содержание сокращаются втрое. Именно поэтому эксперты говорят, что, ребята, мы не можем это оценивать с точки зрения локальной: мы в этом году столько потратили, это много. Мы должны оценивать с точки зрения всех затрат, которые потребуются на этого человека. И далее, в том числе, они сделали расчеты на предмет того, сколько же стоит необразованная инвалидность. И эти все расчеты экономические длительные, на длительную перспективу, показывают, что потеря ВВП в результате неполучения образования детей с инвалидностью, она чрезвычайно большая. Причем, чем больше развита страна, тем больше эти потери: 35,8 – в Европе и Центральной Азии.

Это, на самом деле, данные нашей страны, просто никто на этот счет, опять же, не просчитывал. Даже недостаточный социальный сервис, который не очень хорошо организован в нашей стране, все равно стоит совершенно сумасшедших денег. И получение образования, и получение социализации, и повышение независимости того или иного человека с инвалидностью в период его детского, школьного развития, безусловно, эти расходы в будущем существенно сокращают. В общем, с этим все понятно, я думаю, что тут, наверно, вопросов нет. Может, если что-то неясно – можете задавать вопросы, какой-то живой режим.

Здесь я немножко отвлекусь. Как вообще определить историю инклюзивных процессов? Здесь нужно, наверное, вообще смотреть на историю разных социальных политик, разного отношения к инвалидности, разного отношения к какой-то недостаточности. Человечество чрезвычайно разнообразно во многие времена в рамках разных каких-то культурных, исторических концепций чрезвычайно по-разному реагировало на человеческие увечья и вообще какую-то инаковость. И, как ни странно, самые древние формы, племенные формы, поскольку тогда человек жил вообще в довольно суровых условиях, необходимости маркировать больного не было – то есть он выживал, либо не выживал, то есть это не носило какого-то определенного социального смысла, какой-то социальной маркировки.

Социальная маркировка отчасти появилась в античном мире, мы знаем все сюжет со Спартой. Но Спарта – это была военная, так сказать, коммуна, это было военное сообщество, поэтому она исходила только с точки зрения бойцовских качеств. Но и другие античные города, которые не имели такой функции, очевидно, такой милитаристской, так скажем, все равно уже начинали выделять людей с психическими расстройствами и так далее. Что касается отношения к психиатрическим больным, то лучше ничего сказать невозможно, есть знаменитая книга Фуко «История безумия», я здесь не стану насвистывать Карузо. Здесь, в данном случае, меня интересует, что гуманизм, то есть любое отношение к инвалидом – такое или сякое – всегда так или иначе оправдывалось какими-то соображениями гуманизма. То есть даже самое жестокое, самое радикальное отношение к человеческой инвалидности всегда имело некую идеологическую подверстку, которая оправдывала и которая рассматривала такое жестокое отношение, как акт милосердия. То есть гуманизм, в общем, – это конвенциональная вещь. Почему я об этом говорю? Я говорю об этом потому, что строить сегодня вообще всю работу и свою всю деятельность и отношения к инклюзивным процессам на каких-то принципах гуманизма довольно неэффективно, как ни странно, при том всем, что мы все – люди добрые и желаем всем добра. Но, тем не менее, эти аргументы в разных ситуациях девальвированы, и они являются основной такой движущей силой этих инклюзивных процессов. Что же является тогда, как бы разобраться?

Здесь несколько фактов. Это, в основном, касается, скорее, наверно, Америки, Канады, потому что у нас своя история. Чуть-чуть я об этом скажу, это важный момент. Движение началось, 50-е годы – вообще изменение потребительской парадигмы. То есть 50-е годы, когда начали женщины высвобождаться, 50-е годы, когда стали женщины заявлять в Америке о том, что они, кроме того, как быть домохозяйками, хотят быть еще кем-то, стали возникать на эти социальные запросы всякие потребительские ответы, когда стали возникать какие-то супермаркеты с полуфабрикатами и так далее, чтобы женщина не стояла у плиты сутками. И, соответственно, внутри этих всех процессов зарождалось и отношение к воспитанию детей. И, в некотором смысле, эта борьба за родительскую свободу, которая касалась, в принципе, взаимоотношений с любыми детьми, она дала, в том числе, толчок и для изменения отношения к больным детям, которые до этого рассматривались исключительно как субъекты социальной опеки. И для того времени, опять же, абсолютной нормой, в этом не было ничего чего-то такого экстравагантного, в этом не было ничего, нарушающего представления о мире, в этом не было ничего экстремистского по отношению к человеку, это были в норме убеждения о том, что дети с нарушениями развития неспособны к обучению, и мейнстримовое такое наполнение социального такого эфира. И правительства не несут ответственности за обучение этих детей: если они не могут учить, почему правительство должно отвечать за то, чтобы их учить – учить тех, кто не может учиться, да? То есть понятно, что вы не можете призвать к ответственности. И потенциал детей имели возможность оценить только родители. То есть фактически профессиональное сообщество как таковое по отношению, опять же: не могут учиться – и не могут, каким образом может возникать педагогическое сообщество, которое будет учить тех, кто признан необучаемыми? Понятно, что это абсурд. Соответственно, потенциал детей имели возможность оценить только родители. Только родители видели, что а он-то вот такой, он смышленый, здесь ногами плохо двигает, а это соображает, это замечает.

Огромное количество детей, вы же знаете, кто работает с детьми совершенно безнадежными, выясняется вдруг, что они умеют читать, считать, которые давным-давно выведены за пределы какого-либо педагогического внимания. И, собственно, родители, понятно, что видя этот потенциал и входя в конфликт с этим убеждением, что их дети необучаемы, они начинают создавать первые такие коммуные какие-то школы. В основном они открываются в церковных подвалах и в собственных частных домах и гаражах. Через какое-то время, когда эти школы показывают результаты, и, кроме того, идет общественное движение, обсуждение, безусловно, выступления, безусловно, начинается самоадвокация этих инвалидов, в 50-е годы уже появляются выступления людей с ДЦП, которые начинают защищать себя и свои права в этом смысле отстаивать. И, видя эти школы, на них начинает выделяться финансирование. Когда государство начинает чего-то выделять, какие-то деньги, то оно уже дальше должно пристально смотреть, а куда оно выделяет, и, в общем, оно уже должно как-то рефлексировать по поводу этой темы. То есть вы затягиваете государство в решение этой проблемы, и тогда государство уже начинает разворачиваться и в части подготовки профессионального какого-то ресурса. Если оно дало деньги – оно признало, что эта проблема существует, и дальше оно внутри этой проблемы начинает как-то развивать. И к концу 80-х годов начинается переход к инклюзивному образованию, это, опять же, данные, безусловно, в основном, того континента – США, Америки. Хотя, в принципе, в Великобритании тоже какие-то инклюзивные процессы начинаются. Просто, тем не менее, к концу 80-х годов в западном мире они начинают как-то институализироваться, оформляться и уже иметь свои какие-то базовые принципы и свою основу, первые уже законы появляются.

Но это такие вешки, которые нам интересно знать. Мы где-то здесь находимся, наверно, сейчас с вами, в этих процессах. Хотя не могу сказать. Ну, условно скажем, что мы находимся в конце 80-х такого англосаксонского мира в части инклюзивного образования. Для того, чтобы разобраться, что происходит у нас, и почему так у нас все как-то туго, вяло и так далее… И сейчас идет большая-большая волна по борьбе за коррекционные школы, и мы общаемся с коллегами, которые ведут эту борьбу, вы знаете прекрасно, сейчас идет такая шумиха, подписано большое количество каких-то петиций в защиту коррекционного образования. И, несмотря на то, что я общаюсь со многими коллегами, безусловно, их морально поддерживаю и понимаю, что огромное количество детей находится в этой системе, и сейчас они больше ни в какую систему не попали, они должны продолжать этой системой пользоваться, а система заваливается. Тем не менее, я, безусловно, не могу быть никаким агентом этого движения, потому что я против коррекционного образования. И когда я говорю о том, что я против коррекционного образования, я не говорю о том, что все школы надо закрыть, чтобы, не дай Бог, не было это все не так интерпретировано. Я против того, что по ряду причин, которые мне хотелось бы объяснить, по ряду мировоззренческих, глубоких я не принимаю эту форму образования, не принимаю ее как модель, как концепцию, как тип вообще социального существования. Не то, что я не уважаю какие-то отдельные коррекционные учреждения, а речь идет о том, что я не принимаю именно самого любого селекционного подхода под видом блага....


.

Ольга КОРОТКАЯ

P.S.  Речь не ликвидации системы коррекционого образования , а некотором сокращении числа детей в них(но не самих школ и учителей в них ) и  о появлении права родителей отправть своего ребёнка с инвалидностью в общеобразовательную школу. Допустим полностью глухой ребёнок .Ему   в общеобразовательной школе делать нечего .Там  его жестовому языку не научат ,а слабослышаший -почему бы и нет . Слуховой аппарат,первая парта и вперёд.И о назревшей реформе ПМПК.. "Сейчас, к сожалению, я не знаю, кто-нибудь будет заниматься этой статистикой или нет, но я думаю, что конфликт с Украиной (прим.Пилюлькин- Никакого межгосударственного конфликта там нет ,там гражданская война и киевские власти намеренно уничтожают школы там.)а очень большое количество детей сейчас лишит школ, потому что, как правило, военные конфликты очень сильно на это влияют".